Ленинград один из прекраснейших городов мира. Город музей. Золотой шпиль Адмиралтейства, ажурный узор решеток и белый мрамор скульптур в зелени Летнего сада, вечно оживленный, бурлящий Невский и, чуть шагни в сторону, — неожиданная тишина и строгая красота улицы России... В памяти этот город, родной город, возникает другим — застывшим, словно в стоп-кадре черно-белого кино. Обледенелые, в завалах сугробов улицы, где только тропки вдоль домов подсказывают, что жизнь есть.
Наполненные мертвой тишиной дворы и черные провалы окон в домах-развалинах. Молчаливая цепочка людей, тянущаяся к Неве, — с чайниками, ведрами, кастрюлями. И грохот взрывов. И еще несколько минут назад живые, теплые, а сейчас разорванные в клочья старики, женщины, дети, которых мы, 17-20-летние девочки в защитной форме, выкапывали из-под развалин, забыв о голоде и усталости, о холоде и сбитых в кровь ладонях, — в одной надежде: быть может, там, под обломками, кто-то еще живет в последнем вздохе, в последнем проблеске сознания. И опустевшие квартиры, которые обходили они, чтобы похоронить умерших, отдавая им этот долг за близких, потому что близких уже не было...
В нашем доме было 12 квартир по 4-5 комнат в каждой. И в каждой побывала смерть. В квартире на первом этаже жила семья из пяти человек. В живых осталась одна, самая младшая...
Войну встретила студенткой техникума физкультуры. Когда техникум эвакуировался, осталась в городе, вокруг которого уже смыкалось кольцо вражеской блокады. Пошла работать на мелькомбинат. А в 42-м, самом страшном блокадном году, мне едва исполнилось 17, вызвали в военкомат. Была направлена в 10-ый батальон МПВО Володарского района.
Главной нашей задачей было дежурство на вышках предприятий, крышах высотных домов — наблюдали за огневыми точками противника, засекали их местонахождение и сообщали в штаб. Дежурили каждый день, по 5-6, а часто и по 12 часов, потому что потери были большими, а заменить погибших некому...
Как и рабочие «горячих» литейных цехов, мы защищавшие свой город в рядах МПВО, получали увеличенную норму хлеба — 600 граммов. Но их «производство» было не просто горячим — оно обжигало смертью. Никогда не забыть ту вышку на территории завода «Большевик», высоченную, с обледеневшей пожарной лестницей. Не раз приходилось отдыхать, пока взберешься наверх или спустишься вниз, когда пронизывающий ветер, кажется, вот-вот оторвет тебя от промерзшей вертикали стены, к которой невольно прижимаешься, ища защиты. В тот день я, сдав дежурство, едва успела спуститься вниз, как снаряд начисто снес верхушку вышки. Осколок от него поцарапал лицо, попал в руку — «родилась в рубашке». И еще раз точно так же в самое лицо дохнула смерть. Впрочем, в эти дни она всегда бала рядом.
Помню, пришла как-то навестить маму. Сварила она «праздничный» обед: на первое — суп из дуранды (из жмыха — если он был гороховым, так это считалось деликатесом, чаще он был семечковым — колючий, жесткий), второго, конечно, никакого, а на третье — чай и к нему — по кусочку хлеба «на десерт». Хлеб был как пирожное...
И все-таки жизнь в городе не умирала. Едва сошел снег, городские сады, скверы, каждый свободный клочок земли в осажденном городе стали раскапываться под грядки. Выращенные в блокадном Ленинграде картофель, лук, морковь стали весомой прибавкой к рациону его жителей. Чище стали улицы, дворы — за порядком следили сами жильцы. В затемненном пустынном городе звучала музыка — Театр музкомедии продолжал работу, переехав в здание Театра имени Пушкина. И хоть не часто — с подругами по батальону я попадала на эти представления, ставшие сейчас легендарными. Изредка ходили в кино — в клуб завода «Большевик», на танцы в соседнюю школу курсантов. Жизнь и молодость брали свое.
Когда думаю, что же помогло нам выстоять, выстоять через самое горькое — голод, разрушения, гибель людей, ответ приходит один: мужество. Мужество сотен и тысяч ленинградцев, которые не считались ни со временем, ни со здоровьем, зная только одно слово — надо. Часто не успеешь вернуться домой с дежурства в казарму, как раздается звонок: разрушен дом, надо идти разбирать развалины. И шли без возражений. Даже мысли не было, что можно отказаться — ведь устали и промерзли после много¬часового дежурства, рядом с опасностью. И не надо сегодня сглаживать пережитое, не надо прятать всю боль и ужас тех дней— потому что среди этой боли и ужаса ленинградцы выстояли. Выстояли и победили.
