За время четырех лет войны было много запоминающихся историй. В армию я ушел добровольцем в сентябре 1941 года в г. Красноармейске, Сталинской области. Мне тогда еще не было 18 лет, и меня и моего одноклассника и друга, Володю Рябокина, направили в армейскую разведку. После школы я сносно знал немецкий язык. В нашу задачу входили рейды в глубокий немецкий тыл, и запоминание, где располагаются немецкие склады, танки, артиллерия. Откуда, куда и какие движутся части.
В октябре 1941 года настроение у немцев было очень приподнятое. Они с пафосом рассказывали, что Москва «капут», «Сталин сбежал и Сталин капут». Отпускали плоские шутки «Русское пиво — германская вода; русская техника примитивна» и т. д.
Конечно, все это действовало удручающе. Но вот мы перешли линию фронта и услышали из репродуктора торжественный голос Левитана: «Вы слышите гул. Это идет бой за нашу столицу, за нашу Москву!» Как радостно было это услышать! Москва стоит. Бесстыжие врали, не видать вам Москвы! Через пару месяцев я вновь возвращался с задания и попросился на ночлег в деревне. Хозяйка разрешила мне переночевать. В то время много людей бродило по занятой территории. В доме было четверо немецких солдат и офицеров. Когда я начал устраиваться на ночлег один из них проворчал: «Не хватало еще вшей». Я разозлился и ответил: «У меня нет вшей». Потом солдаты удалились в свою комнату, я остался ужинать на кухне. Офицер курил на кухне и стал со мной заговаривать о погоде, что война дерьмо, что немцы уже проиграли войну. Я был изумлен таким откровением. Мне ничего не оставалось другого как, пожать плечами. «Да, да», — настаивал офицер. Раз мы до этого времени (был уже декабрь месяц 1941 года) не захватили Москву, значит война проиграна. Представьте себе, фашисты зашли в глубь нашей территории на тысячи километров, нанесли нам тяжелые потери и вдруг такое признание! Это произвело на меня впечатление. Да еще из уст немецкого офицера. Да и немецкие солдаты к тому времени утратили свое бахвальство и свою спесь. Поражение под Москвой повергло их в уныние. У всех на устах было слово Жуков! Это утвердило во мне уверенность в нашей победе!
В октябре или ноябре 1944 года, после госпиталя, я попал в третью по счету за войну армию — в 1-ю гвардейскую танковую армию, 27 мотострелковую бригаду. Задачами 1 ГТА было проникновение в глубокие тылы немцев, разрушение коммуникаций и окружение немецких соединений. В январе 1945 года фронт с Сандомирского плацдарма был прорван и нас бросили в этот прорыв на окружение Варшавы, через Лодзь на Франкфурт-на-Одере. Мы не должны были ввязываться в бои, просачиваться через оборону и как можно скорее выходить на заданные рубежи.
Но избежать полностью стычек с немецкими войсками не удалось, поэтому приходилось с боями рваться на запад. В конце января 1945 года мы наткнулись в районе г. Познань на немецкий гарнизон и вступили в бой. Пытались с ходу захватить какую-то польскую деревню, но это нам не удалось. Пришлось вести уличные бои. Я с несколькими солдатами перебежал по шоссе в дом (проход по улице был только здесь. С обоих сторон к этому месту подходил глубокий противотанковый ров). Я залез на чердак. Торец чердака был выложен в тон кирпича.
Металлической скобой я выковырял один кирпич и из этой амбразуры стал оглядывать соседние дома. Немцы прекратили огонь. В это время я решил добавить несколько патронов в мои автоматические рожки. В каждый из семи рожков удалось вставить по три патрона. Рожок рассчитан на 32 патрона. Не успел я закончить эту работу, как из соседнего дома вышел немец и, полусогнувшись, прошел мимо меня. Расстояние до следующего дома и немца было метров 20. Я прицелился через амбразуру и нажал на спусковой крючок. Щелк! Осечка! Я вытащил патрон из патронника и вновь осечка. Я в третий раз прицелился, нажал на спусковой крючок и вновь осечка! Пока я возился с автоматом, немец успел скрыться за зданием. И тут я наконец понял, что те три дополнительных патрона сыграли со мной злую шутку.
Пружина автомата не смогла туго забитые патроны дослать в патронник, и автомат не стрелял. Я тут же повытаскивал Дополнительные патроны из рожков. И стал вести огонь короткими очередями по местам, где могли укрываться фашисты.
Через некоторое время пришел связной, передал, что пора собираться и двигаться дальше. Я собрался уходить, но вдруг увидел, что в нашу сторону выдвигается немецкий пулеметный расчет. Я выскочил из дома, впрыгнул в буртовую яму и побежал им наперерез. Потом залег в яме и стал ждать. Была зима, снег. Я был в маскхалате и немцы меня не видели. Я подпустил их на расстояние примерно 5-6 метров и дал очередь. Оба они упали. Я выскочил из ямы и вдруг вижу, что второй немец стоит на коленях и кричит: "Не стреляй, я поляк. У меня дети!". Не знаю почему, но у меня не хватило злости застрелить его и я оставил его. Спросил только нет ли у него пистолета, забрал пулемет и побежал к своему батальону. В это время начался сильный минометный обстрел и я думал только о том, как поскорее выскочить.
После достижения реки Одер, короткого отдыха мы двинулись в Померанию на Кельберг, Гдыню. Практически во все времена наших рейдов в глубокие тылы немцев, горел электрический свет в городах и деревнях, т.к. мы далеко в их тылу. В эти времена мы чувствовали себя полными хозяевами положения. Я вспомнил их шутки в 1941 году и однажды тоже решил пошутить. После длительного ночного марша в Померании нам дали пару часов отдыха и мы зашли перед рассветом в деревню. Я подошел к дому и постучал в дверь. Через некоторое время мужской голос спросил: «Кто там?» «Государственная тайная полиция», — ответил я. Дверь отворилась и нужно было увидеть выражение лица этого человека, когда он вместо гестапо увидел советских солдат. Он долго стоял обалдевший и не понимавший происходящего. Мы отдохнули пару часов в теплой квартире и двинулись дальше на Гдыню. Навстречу нам попадались колонны беженцев, которые устремились из Восточной Пруссии в Центральную Германию. Заблокировав Гдыню и передав ее осаду другим частям, мы затем повернули к Одеру, откуда 16 апреля 1945 года началось наше окончательное наступление на Берлин.
