Часть I

Две даты: 22 июня 1941 и 9 мая 1945... А между ними — вопрос жизни и смерти: Отечества, народов, отдельных людей. Сколько жизней унесла Великая Отечественная война — 27 или более миллионов? Сколько изувечила — 20 или все 30 миллионов? Павшие и раненые никак не соберутся в свои скорбные колонны. Да и попробуйте выстроить их, пересчитать, когда даже все исцеляющее время не в силах умерить боль утрат, примирить разум и сердце.

С каждым годом все дальше и дальше в историю уходит день начала войны, а воскресенье 22 июня неизбывно запало в память народа. Сам год 1941-й превратился в нарицательное понятие. Иначе и не бывает, если день, час, минута становятся точкой отсчета вашей судьбы, судьбы всего, что вам дорого и близко.

Страна услышит о разыгравшейся трагедии в полдень из радиовыступления тогдашнего главы правительства В.М. Молотова. Стар и млад, женщины и мужчины поведут счет тем 1418 дням и ночам, за которые народу выпал жребий пройти все круги ада. Началась Великая Отечественная война. В ней весь выбор у советских людей сводился к дилемме — победить или умереть.

Нападение Германии на СССР было вероломным, но не внезапным. Долгие годы архивы хранили молчание. Сейчас они «заговорили» новыми публикациями документов. Так, например, более полувека оставалось неизвестным, что сказал И. Сталин в своем последнем публичном выступлении перед началом войны, т.е. 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий. Тайна этой речи позволяла долгие годы многим людям заниматься выдумками, фальсификациями. Наибольше преуспел, как нам кажется, Суворов в книге «Ледокол»...

Еще на пороге Второй мировой войны Гитлер обещал своему генералитету: «Я дам пропагандистский повод для развязывания войны, неважно, будет ли он убедительным. Победителя потом не спрашивают, сказал он правду или нет...» Это правило своих действий Гитлер применил и в 1941 году. В его обращениях к немецкому народу и вооруженным силам содержался такой довод: Советский Союз угрожал Германии, и последняя была вынуждена защищаться. Оказывается, СССР еще с 1940 года сосредоточил на немецких границах такие силы, что их можно было воспринимать только как «сознательную угрозу». Разумеется, фюрер не мог этого стерпеть — «иначе это было бы не только упущением, но преступлением перед германским народом, перед всей Европой». Такие же доводы содержались в ноте Риббентропа, врученной в 5 часов 30 минут утра В. Молотову: «Советское правительство предало и нарушило договоры и соглашения с Германией».

В соответствии с этой версией германский министр пропаганды И. Геббельс в тот же день 22 июня на секретном инструктаже прессы дал указание активно развивать на страницах газет и по радио тезис о «преступной большевистской двойной игре, которая сделала необходимой мощные действия миллионной армии от мыса Нордкап до Черного моря».

Правда, при обосновании предупредительного характера войны немецкая пропаганда испытывала определенные трудности. Во-первых, продвижение немецких войск оказалось столь стремительным, что возникал законный вопрос: если СССР готовится к войне с 1940 года, то почему он терпит такие сокрушительные поражения?

Нетрудно понять, что для Германии аргумент о «предуп¬редительной войне» как бы утратил свое значение. Но до поры до времени. В 1942 году неожиданно появился дополнительный источник, которым стал не кто иной, как И.В. Сталин.

Недавно опубликованные немецкие архивы военного времени свидетельствуют: немецкие разведорганы доложили в Берлин, что среди пленных советских офицеров оказались те, кто 5 мая 1941 года присутствовал в Кремле на выпуске слушателей военных академий и слушали речь Сталина. Он, оказывается, говорил о том, что необходимо наступление с целью расширения «социа¬листического фронта». Наиболее подробны показания пленных, которые передавали слова Сталина так: «Красная Армия должна свыкнуться с мыслью, что наступила эра насильственного распространения социалистического фронта. Кто не признает необходимость наступательного поведения — тот мелкий буржуа и идиот».

Наконец, 19 октября 1943 года имперский министр иност¬ранных дел Риббентроп, принимая члена регентского совета Болгарии профессора Филова, изложил свою версию: Сталин, выступая перед выпускниками военных академий, якобы сделал недвусмысленное заявление о том, что СССР готовит нападение на Германию и сделает это в августе...

Загадки рождаются по-разному. Иногда случайно, иногда преднамеренно. Загадка речи Сталина принадлежит, на наш взгляд, по второму виду, о чем свидетельствуют некоторые обсто¬ятельства.

Сообщение в печати на следующий день после выступления Сталина было очень кратким, и можно понять, что иностранные дипломаты и журналисты стали прилагать усилия, дабы узнать, что же сказал вождь советского народа, на следующий день ставший еще и главой Советского правительства. Если говорить о немецкой стороне, то посол граф фон дер Шуленбург сначала сообщил в Берлин текст официального сообщения, а 4 июня направил доверительные данные, полученные корреспондентом агентства ДНБ Шюле от некоего «информатора». По его данным, среди присутствовавших господствовало впечатление, что заботой Сталина было «подготовить своих приверженцев к новому компромиссу с Германией».

Сегодня известно, что это сообщение было результатом весьма направленной информации, точнее дезинформации с советской стороны, заинтересованной в том, чтобы «успокоить» своего немецкого партнера. Несколько другие данные получил известный английский журналист Александр Верт. По его данным, Сталин говорил об опасности немецкого нападения и даже его неизбежности в 1942 году, а также о своем стремлении оттянуть вооруженный конфликт до осени.

Согласимся, что не только для иностранных дипломатов содержание речи представляло большой интерес. Время было исключительное: даже для рядового советского гражданина становилось ясным, что приближаются грозные события. Полтора года бушевала вторая мировая война, в которую СССР -был вовлечен частично, как бы косвенно. Но как долго не произойдет прямого столкновения с Германией?

Тогда советские люди не были избалованы — не напечатали текст, значит, так надо. Сталину виднее. Ему действительно было виднее, о чем свидетельствуют дезинформационные материалы. Однако, как нам кажется, для Сталина главное состояло не в этом. Ведь он собрал не кого-либо, а цвет Красной Армии, с которой были сопряжены его расчеты и надежды.

Следует прямо сказать: стенограмма речи Сталина до сих пор не обнаружена. Видимо, ее и не существует, как заявляют знатоки бывшего партийного архива. По свидетельству известного историка Льва Безыменского, который беседовал со многими участниками приема в Кремле 5 мая 1941 года, Сталин говорил без написанного текста, записывать же не рекомендовалось. Зато сохранилась в военном архиве конспективная запись, сделанная безымянным участником встречи, объемом в 9 страниц. Если учесть, что речь продолжалась 40 минут (так говорилось в официальном сообщении), а Сталин всегда говорил медленно, то можно считать, что запись по своему объему передает основное содержание речи.

Эта запись речи Сталина опубликована. Речь состояла, судя по записи, из двух частей. Первая (4 страницы с небольшим) была посвящена состоянию Красной Армии.

Вторая же часть, интересующая нас, содержала оценку международной обстановки. Ее привожу полностью.

«Вы приедете в части из столицы. Вам красноармейцы и командиры зададут вопросы, что происходит сейчас. Вы учились в академиях. Вы были там ближе к начальству, расскажите, что творится вокруг? Почему побеждена Франция? Почему Англия терпит поражение, а Германия побеждает? Действительно ли германская армия непобедима? Надо уметь беседовать с бойцами.

Разъяснять им происходящие события, говорить с ними по душам. Наши великие полководцы всегда были тесно связаны с солдатами. Надо действовать по-суворовски.

Вас спросят — где причины, почему Европа перевернулась, почему Франция потерпела поражение, почему Германия побеждает. Почему у Германии оказалась лучше армия? Это факт — что у Германии оказалась лучше армия и по технике и по организации. Чем объяснить?

Ленин говорил, что разбитые армии хорошо учатся. Эта мысль Ленина относится и к нациям. Разбитые нации хорошо учатся. Немецкая армия, будучи разбитой в 1918 году, хорошо училась.

Германцы критически пересмотрели причины своего разгрома и нашли пути, чтобы лучше организовать свою армию, подготовить ее и вооружить.

Военная мысль германской армии двигалась вперед. Армия вооружалась новейшей техникой. Обучалась новым приемам ведения войны. Вообще имеются две стороны в этом вопросе.

Мало иметь хорошую технику, организацию, надо иметь больше союзников.

Именно потому, что разбитые армии хорошо учатся — Германия учла опыт прошлого.

В 1870 году немцы разбили французов. Почему? Потому что дрались на одном фронте.

Немцы потерпели поражение в 1916 — 1917 г.г. Почему? Потому что дрались на два фронта.

Почему французы ничего не учли из прошлой войны 1914 — 1918 года? Ленин учит: партии и государства гибнут, если закрывают глаза на недочеты, увлекаются своими успехами, почивают на лаврах, страдают головокружением от успехов.

У французов закружилась голова от побед, от самодовольства.

Французы прозевали и потеряли своих союзников. Немцы отняли у них союзников. Франция почила на успехах. Военная мысль в ее армии не двигалась вперед. Осталась на уровне 1918 года. Об армии не было заботы и ей не было моральной поддержки. Появилась новая мораль, разлагающая армию. К военным относились пренебрежительно (как это созвучно с отношением к нынешней российской армии — И. Ш.). На командиров стали смотреть как на неудачников, на последних людей, которые, не имея фабрик, заводов, банков, магазинов, вынуждены были идти в армию. За военных даже девушки замуж не выходили. Только при таком пренебрежительном отношении к армии могло случиться, что военный аппарат оказался в руках Гамеленов и Арансайдов (соответственно — главнокомандующий союзными войсками во Франции и главнокомандующий британскими силами обороны в 1940 году — И. Ш.), которые мало что понимали в военном деле. Такое же было отношение к военным в Англии. Армия должна пользоваться исключительной заботой и любовью народа и правительства, — в этом величайшая моральная сила армии. Армию нужно лелеять. Когда в стране появляется такая мораль, не будет крепкой и боеспособной армии. Так случилось с Францией.

Чтобы готовиться хорошо к войне — это не только нужно иметь современную армию, но надо войну подготовить политически.

Что значит политически подготовить войну? Политически подготовить войну — это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников и нейтральных стран. Германия, начиная войну, с этой задачей справилась, а Англия и Франция не справились с этой задачей.

Вот в чем политические и военные причины поражения Франции и побед Германии.

Действительно ли германская армия непобедима?

Нет. В мире нет и не было непобедимых армий. Есть армии лучшие, хорошие и слабые. Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической, завоевательной войны. Эти лозунги опасные.

Наполеон I, пока он вел войну под лозунгами освобождения от крепостничества, он встречал поддержку, имел сочувствие, имел союзников, имел успех.

Когда Наполеон I перешел к завоевательным войнам, у него нашлось много врагов и он потерпел поражение. Поскольку германская армия ведет войну под лозунгом покорения других стран, подчинения других народов Германии, такая перемена лозунга не приведет к победе.

С точки зрения военной в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны.

Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка. Как могло случиться, что Германия одерживает победы ?

1. Это удалось Германии потому, что ее разбитая армия учи¬лась, перестроилась, пересмотрела старые ценности.
2. Случилось это потому, что Англия и Франция, имея успех в прошлой войне, не искала новых путей, не училась. Французская армия была господствующей армией на континенте.

Вот почему до известного момента Германия шла в гору. Но Германия уже воюет под флагом покорения других народов. Поскольку старый лозунг против Версаля объединил недо¬вольных Версалем, новый лозунг Германии — разъединяет. В смысле дальнейшего военного роста германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Немцы считают, что их армия — самая идеальная, самая хорошая, непобедимая. Это неверно. Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой. Еще раз поздравляю вас и желаю успеха».

На этом, казалось бы, можно поставить точку. Тем не менее, комментарии нужны. И не только потому, что содержание речи снимает версию о мнимом призыве Сталина к «нападению на Германию», о мнимой готовности СССР к превентивной войне против Германии. Представляется, что сегодня, в конце 90-х годов, эта речь как бы приподнимает завесу, которую время опустило над событиями предвоенной поры. Она возвращает нас в ту пору, когда действовали совсем другие обычаи и понятия, другие типы общественного поведения, другая лексика.

Кто бы что ни говорил и ни писал, но я не хочу начинать с обличения оратора. Речь, выдержанная в строгой и стройной манере, может произвести впечатление — не говоря уже о том, как она тогда действовала на собравшихся в зале. Обе ее части (внутри- и внешнеполитическая) выдержаны в духе высокого доверия к аудитории.

Например, Сталин сообщил в ней сверхсекретные данные о численности Красной Армии — 300 дивизий, — за которые дорого заплатил бы любой разведчик. Замечу, цифра соответствует Действительности — на 21 июня 1941 года в Красной Армии было 303 ДИВИЗИИ. Если говорить о военной части речи, то она содержала весьма оптимистические оценки состояния Красной Армии. Отставание отметил только в работе военных учебных заведений, зато в произнесенных на приеме тостах, по воспоминаниям участников приема (данные Льва Безыменского), хвалил танкистов, летчиков, артиллеристов. Не забыл даже конников. В другом тосте Сталин сказал: «Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная». Это высказывание вполне укладывалось в господствовавшую тогда военную доктрину — после нападения противника Красная Армия переходит от обороны к наступлению. Трудно упрекнуть Сталина в отсутствии логики, надуманности ключевых положений. Прав он и тогда, когда предвещает гибель армии, партий и государств, руководители которых зазнаются и не учитывают уроков недавних событий. Сталин был прав, выступая против легенды о непобедимости германской армии. Тем не менее эта правота особенная: он относит все эти предупреждения лишь к сидящим в зале командирам. Не к себе. Не к руководимому им государству и затем правительству. Они непогрешимы. Сегодня, в конце века, с высоты исторической умудренности, виден колоссальный разрыв между «правотой» Сталина в его майской речи 1941 года и реальными делами, оказавшимися противоположными провозглашаемым им же самим принципам. 5 мая произошел один из исторических парадоксов: в своей речи Сталин, фактически, сам предсказал катастрофу, которая ожидала СССР вскоре, и сам же объяснил ее основные причины.

Нам кажется, что нельзя считать трагическим только один день — 22 июня. Трагедия советского народа началась в мае. Участниками этой трагедии были две стороны: первая, состоявшая из профессионалов высокого класса, которых воспитала Красная Армия и Советское государство — военные аналитики, разведчики всех видов, советские дипломаты, работавшие за рубежом и в Москве. Их задача состояла в сборе достаточно надежной информации. Другая сторона — политические руководители, несшие ответственность за принятие решений. Они же эту информацию практически игнорировали.

Теперь мы знаем как все происходило в действительности. Приказ на сосредоточение немецких войск по плану «Барбаросса» был отдан еще в конце 1940 года.

Всего на Восток должны были проследовать 17 тысяч войсковых эшелонов. Они шли в пять «волн». К февралю были переброшены 25 дивизий, в марте — еще 7, а в апреле — 13, в мае — 30. Войска разгружались к западу от линии Радом — Варшава и ночными маршами двигались к границе. К нашей границе. Таким образом, к маю на границе уже были сосредоточены основные силы «Барбароссы», на июнь оставалось доставить лишь 12 танковых и 12 моторизованных дивизий. Обо всем этом в Москву регулярно поступали данные военной и политической разведки.

Сроки операции были назначены задолго: еще в перво¬начальной директиве от 18 декабря 1940 года было указано, что приготовления должны быть завершены к 15 мая 1941 года. Когда же Гитлер решил для обеспечения своего южного фланга предварительно провести операции на Балканах, то в апреле 1941 года дата «Барбароссы» была перенесена на 22 июня. И об этом разведчики также ориентировали Москву.

О подобных азбучных истинах предвоенного периода, может быть, и не пришлось бы напоминать, если бы не реанимация легенды о «превентивной войне». Извлекаются на свет давние аргументы (типа ссылок на речь Сталина 5 мая) и даже те далеко недостаточные оборонительные меры советского командования в апреле-мае 1941 года преподносят в качестве доказательства «агрессивных намерений» Сталина. Конечно, если выявлено столько заслуживающих осуждения деяний Сталина, почему бы не добавить к ним еще одно?

Поэтому не мешает напомнить о тех оценках советских намерений, которые давались не сегодня, а тогда — перед войной - немецким политическим и военным руководством. Еще в начале планирования «Барбароссы» в Берлине задавались вопросом: а как будут действовать русские? Ведь существовала политическая «презумпция» агрессивности СССР, которой придерживались идеологи национал-социализма. Тем не менее военные отвечали: «не представляется вероятным, что русские сочли себя способными на наступление крупного размаха».

Таково было исходное мнение. Когда же сроки «Барбароссы» стали приближаться, Гитлер высказал тревогу по поводу возможных превентивных действий с советской стороны. Это было 25 марта 1941 года. И примерно в это же время начальник генштаба Гальдер занес в свой дневник запись: «Выдвигается вопрос о прикрытии Востока на случай русских превентивных мер. Но мы не должны поддаваться на поспешные меры. Я не верю в Русскую инициативу».

2 апреля его мнение подтвердил отдел «Иностранных армий Востока» генштаба (разведка), определивший, что советская группировка продолжает носить «оборонительный характер».

Зато дневник Гальдера полон записями о завершении сосредоточений по плану «Барбаросса», о готовности к наступлению, в ходе которого, по записанным тем же Гальдером словам Гитлера, «дело идет о борьбе на уничтожение... Война будет отличаться от войны на Западе. В будущем на Востоке даже жестокость покажется мягкостью». Вот такова предыстория долгого и сверхтщательного немецкого планирования — планирования нападения.

Драматизм ситуации в мае-июне 1941 года не нуждается в объяснении. Но в ней, была еще одна особенность: как ни гнал от себя Сталин саму мысль о возможности немецкого нападения, он нехотя, но все-таки вынужден был реагировать на настойчивое предложение наркома обороны Тимошенко и начальника генштаба Жукова о необходимости контрмер — частичной мобилизации, подтягивания войск к границам. Меры половинчатые, противоречивые — но принимались, и если бы не были они приняты, то катастрофа была бы еще более глубокой.

В адрес обоих военачальников в последнее время было направлено немало упреков. Но сейчас выясняется, что они не были столь бездеятельными. Именно об этом говорит несколько неожиданный документ, сохранившийся в архиве в рукописи и предназначавшийся для И. Сталина. Дата его — 15 мая, опубликован этот документ недавно. Главная его идея сводилась к тому, чтобы «ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развер¬тывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск».

В документе объяснялось, что первая стратегическая цель советских войск должна состоять в разгроме главных немецких сил, развертываемых южнее линии Брест — Демблин, и в выходе к 30-му дню севернее рубежа Остроленка — река Нарев — Лович — Лодзь, Крейцберг, Опельн, Оломоуц. Последующей стратегической целью должно было стать наступление из района Катовице в северном или северо-западном направлении, овладение терри¬торией бывшей Польши и Восточной Пруссии. Ни больше, ни меньше!

Большая радость для тех, кто пишет о «превентивной войне»? Думаю, что нет. Ибо при ближайшем рассмотрении документа от 15 мая выясняются странные обстоятельства. Какова была реальность осуществления такого глубокого замысла, если к маю о мобилизации и речи не было? Лишь в мае-июне проводился частичный призыв. И где было взять сил для операции глубиной в 200-400 километров? Нет сведений о том, обсуждался ли этот план, которому в публикациях присвоили название «план Жукова». Но мы знаем, что подобный план не стал реальностью. Не было отдано никаких соответствующих распоряжений и приказов. В силе оставались существовавшие планы, исходившие из «триады»: отражения первого удара — завершение развер¬тывания войск — решительное наступление.

Позволю себе высказать сугубо личное мнение: мне кажется, что идея Жукова вовсе не состояла в составлении какого-то плана. Она была отчаянной попыткой начальника генштаба довести до сознания Сталина серьезность положения и заставить его действовать. Ведь сколько бы ни пытался Жуков убедить Сталина иными методами, тот не слушал Жукова, обрывал его, надеясь войну оттянуть — сначала до осени 1941-го, а затем до весны 1942 года. В этих условиях Жуков вполне мог предложить Сталину даже не вполне реалистичную идею, которая своей необычностью могла привлечь внимание вождя и заставить его пойти на решительные шаги для предотвращения наступающей угрозы. Но шаги так и не были предприняты.

Что касается практических последствий речи 5 мая, в том числе тезиса о «наступательной армии», то представление о них может дать рассказ генерала Н.Г. Лященко, который 5 мая был в Кремле, и которого всегда мучил вопрос: если Сталин так ясно говорил о неизбежности войны, то почему так мало было сделано? Этот же вопрос он однажды задал маршалу Тимошенко, который рассказал следующее: в середине июня 1941 года он и Жуков добились возможности доложить Политбюро об опасной ситуации. Докладывал Жуков, заслужив гнев и недовольство Сталина. Досталось и Тимошенко. Когда же маршал напомнил Сталину о его недавней речи, тот ответил: «Это я сказал для народа, надо их бдительность повышать. А вам надо помнить, что Германия никогда не пойдет одна воевать с Россией». И добавил: «Если вы там на границе будете дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда имейте в виду, что головы полетят». Сказал — и захлопнул за собой дверь...

Часть II

За последние предвоенные годы - с 1939-го по 1941-й -отношения между СССР и Германией претерпели уникальные изменения: в начале 1939 года обе страны относились друг к другу с нескрываемой враждебностью, официальная германская пропаганда вещала о непримиримости большевизма и национал-социализма. Но уже в августе 1939 года сближение «непримиримых режимов» стало реальностью в результате подписания печального пакта Риббентроп-Молотов. В сентябре 1939 года был заключен договор о дружбе и границе, а три экономических соглашения от 19 августа 1939 года, 2 февраля 1940 года и 10 января 1941 года, казалось бы, намертво зацементировали сближение. Но не тут-то было... Советские руководители в ноябре 1940 года отказались от участия в переделе мира на германских условиях, что позволило Гитлеру пренебречь всеми связями Германии и СССР и начать почти неприкрытую подготовку к нападению на него. 18 декабря 1940 года Гитлер утвердил директиву № 21 — план «Барбаросса».

Архивные документы СССР, Германии, Англии, США и других стран этого периода, опубликованные недавно в России, сви¬детельствуют о том, что после утверждения директивы № 21 в дипломатическом и разведывательном мире началось нечто невероятное. Слухи, косвенные и прямые подтверждения, сообщения о подготовке Германии к агрессии на Восток начали поступать в Москву по дипломатическим и иным каналам, начиная с первой половины 1940 года. Количество сообщений росло с каждым месяцем, а в первой половине 1941 года такая информация шла в Москву сплошным потоком.

В рамках этой лавины предупреждений о готовящейся германской агрессии особое место занимает эпизод поистине уникальный в истории дипломатии. Речь идет о предупреждении, сделанном германским послом в СССР графом Фридрихом Верньером фон дер Шуленбургом советскому послу в Германии В.Г. Деканозову, находившемуся в тот момент в Москве.

Косвенные свидетельства о беседе двух послов имелись давно. Так, из мемуаров советника германского посольства в Москве Густава Хильгера было известно, что на беседе присутствовали только сам Хильгер и заведующий отделом Центральной Европы Народного комиссариата иностранных дел СССР В.Н. Павлов.

Хильгер писал, что еще в середине апреля 1941 года Шуленбург выехал в Берлин с целью убедить Гитлера в опасности военного конфликта с СССР. 28 апреля Шуленбург получил аудиенцию у Гитлера, но разговора не получилось. Лишь в заключение, Гитлер бросил фразу: «Да, вот еще что, граф Шуленбург: я не собираюсь воевать с Россией!».

Вернувшись 30 апреля в Москву, Шуленбург сказал Хильгеру: «Жребий брошен, война с Россией предрешена!». Фразу же Гитлера посол истолковал так: «Он солгал мне умышленно!».

Полагая, что война с Россией будет иметь для Германии гибельные последствия, Хильгер приложил максимум усилий для того, чтобы убедить осторожного Шуленбурга в необходимости «предупредить русских». Тогда-то Шуленбург решился на столь рискованный шаг. Он пригласил советского посла, исполнявшего одновременно обязанности заместителя наркома иностранных дел СССР, на завтрак в свою резиденцию (здание, где сегодня находится резиденция Патриарха Московского и всея Руси — И.Ш.). Беседа состоялась 5 мая (какое совпадение!) 1941 года. Шуленбург и Хильгер, как писал последний, с самого начала сообщили Деканозову, что они пошли на этот шаг по собственной инициативе и без ведома своего руководства. Они всячески пытались показать, сколь серьезно положение, настаивали на необходимости установить контакт с Берлином до того, как Гитлер решит нанести удар. Они назвали даже, как писал Хильгер, точную тату германского нападения на СССР. Однако Деканозов, по описанию Хильгера, с выводящим из себя упорством продолжал спрашивать: «Говорят ли они по поручению своего правительства? В противном случае он, мол, не в состоянии передать эти заявления советскому руководству...».

Размышляя над мотивами подобного поведения советского осла, Хильгер в своей книге писал, что, судя по поведению Деканозова, Сталин считал действия Гитлера блефом «по этой же причине он пренебрег и другими многочисленными предупреж-дениями. Уже сам факт, что предсказания о германском нападении е время указывали одну и ту же дату, должен был укрепить его подозрения в том, что немцы хотели планомерного повышения Действенности этого блефа».

Однако документальных подтверждений этой беседы долгое время не было. Хотя наш историк Г.А. Куманев приводил рассказ л.И. Микояна об этом, полной уверенности в достоверности сообщения Хильгера не было. И вот, как это иногда бывает, «совершенно случайно» в Архиве внешней политики СССР был обнаружен отчет об этой встрече, составленный присутствовавшим на ней В.Н. Павловым, являвшимся одновременно и постоянным переводчиком руководителя НКИД В.М. Молотова (полный текст записи недавно опубликован в «Вестнике МИД СССР»), Согласно данной записи, в беседе активное участие принял также Хильгер.

В. Павлов отметил, что Щуленбург подробно рассказывал Деканозову о своей аудиенции у Гитлера 28 апреля. Гитлер, по его словам, был явно недоволен действиями Советского прави¬тельства, имея в виду заключения Советским Союзом Договора о дружбе и ненападении с Югославией от 5 апреля 1941 года (6 апреля Германия напала на Югославию) и другие действия СССР на Балканах. Шуленбург сказал, что он пытался разубедить Гитлера, «но это ему не удалось сделать на 100 процентов». Затем посол указал Гитлеру на то, что «слухи о предстоящей войне СССР с Германией», усиленно циркулировавшие в Берлине и в Германии с января 1941 года, затрудняют послу работу в Москве. На это Гитлер заявил, что «он, в силу упомянутых действий Советского правительства, был вынужден провести мероприятия предо¬сторожности на восточной границе Германии».

На уточняющий вопрос Деканозова об источнике слухов Шуленбруг ответил, что это «сейчас не имеет значения. Со слухами нужно считаться как с фактом». Даже если принять во внимание, что Хильгера подвела память и этот пассаж был «самым явным» предупреждением обоих германских дипломатов, следует отметить, что и этих слов было вполне достаточно, чтобы понять, что тучи сгущаются.

Может возникнуть вопрос: мог ли Шуленбург 5 мая 1941 года вообще знать точную дату нападения Германии на СССР? Видимо, мог. 24 апреля 1941 года военно-морской атташе Германии в Москве капитан 1-го ранга Норберт фон Баубах телеграфировал в Берлин о распространявшихся в Москве слухах о якобы предсто¬ящей войне между Германией и СССР. Далее в его донесении отмечается: «По данным итальянского советника (Л. Маша), английский посол (С. Криппс) предсказывает 22 июня как день начала войны». Таким образом, в германском посольстве уже в апреле говорили о дате 22 июня.

Согласно тому, что рассказал историку Г. Куманеву А.И. Микоян, Шуленбург назвал дату германского нападения на СССР, сказав, что «Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией...».

Однако вернемся к записи Павлова — Деканозова. Из нее следует, что Хильгер, вмешавшись в разговор, «заявил, что по его мнению, нужно, может быть, сделать что-либо в противовес последним заявлениям Советского правительства». Шуленбург добавил, что этот вопрос «надо обсудить в повторной встрече обоих послов». Но повторной встречи не было.

На документе нет никаких отметок ни о рассылке, ни каких-либо резолюций. Тем не менее, согласно рассказу Микояна, после беседы с Шуленбургом Деканозов поспешил к Молотову. В тот же день Сталин собрал членов Политбюро и, рассказав о сообщении Шуленбурга, заявил: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов».

В записи Павлова нет даты 22 июня. Чем можно это объяснить? На наш взгляд только существующей практикой, когда старший дипломат после проведения им беседы дает указание при¬сутствующему на ней подчиненному, на что именно следует обратить внимание при составлении отчета о беседе, а о чем не писать вообще. Вполне возможно, что посол СССР в Германии В. Г. Деказонов соответствующим образом проинструктировал дип¬ломата Павлова. Тем более, что у Деканозова были весьма веские основания быть осторожным. Об этом свидетельствуют опуб¬ликованные документы.

Находясь в Берлине, Деканозов постоянно направлял в Москву донесения о надвигающейся со стороны Германии угрозе. Это он делал с ноября 1940 года и в течение последующих месяцев. Так, 7 декабря 1940 года он направил Молотову перевод такого анонимного письма, полученного послом на немецком языке. Привожу его полностью. «Перевод. Многоуважаемый г-н Полпред! Гитлер намеревается будущей весной напасть на СССР. Многочисленным мощным окружением Красная Армия должна быть уничтожена. Следующие доказательства этого:

1. Большая часть грузового транспорта отправлена в Польшу под предлогом недостатка бензина.
2. Интенсивное строительство бараков в Норвегии для размещения наибольшего количества немецких войск.
3. Тайное соглашение с Финляндией. Финляндия наступает на СССР с севера. В Финляндии уже находятся небольшие отряды немецких войск.
4. Право на транспорт немецких войск через Швецию вынуждено последней силой и предусматривает быстрейшую переброску войск в Финляндию в момент наступления.
5. Формируется новая армия из призыва 1901-1903 г.г. Под ружьем находятся также военнообязанные 1896-1920 г.г. К весне 1941 года германская армия будет насчитывать 10-12 миллионов человек. Кроме того, трудовые резервы СС, СА и полиция составляют еще 2 миллиона, которые будут втянуты в военное действие.
6. В Верховном командовании разрабатывается два плана окружения Красной Армии.
а) Атака от Люблина по Припяти (Польша) до Киева. Другие части из Румынии в пространстве между Жаси (так в тексте, вероятно, Яссы — И.Ш.) и Буковиной по направлению Тетерев.
б) Из Восточной Пруссии по Мемель, Виллиг, Березина, Днепру до Киева. Южное продвижение, как и в первом случае из Румынии. Дерзко, не правда ли? Гитлер сказал в своей последней речи: «Если эти планы удадутся, Красная Армия будет окон-чательно уничтожена. То же самое, что и во Франции. По руслам рек окружить и уничтожить».

Из Албании хотят отрезать СССР от Дарданелл. Гитлер будет стараться, как и во Франции, напасть на СССР с силами в три раза превосходящими Ваши. Германия 14 миллионов, Италия, Испания, Венгрия, Румыния — 4 миллиона. Итого 18 миллионов. А сколько же должен тогда иметь СССР? 20 миллионов по крайней мере. 20 миллионов к весне. К состоянию высшей боевой готовности относится наличие большой армии».

К письму Деканозов приложил оценку сообщаемых данных военным атташе полпредства Скорняковым, причем Скорняков счел их вполне вероятными. В свою очередь. Молотов наложил резолюцию: «Тов. Сталину для сведения, 24.12.40 г. В. Молотов». Таких донесений от Деканозова поступало немало, чем он вызывал особое недовольство своего бывшего начальника — Л.П. Берия. Так, в докладной на имя Сталина Берия 21 июня 1941 года (!!!) писал: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра...».

К сожалению, Деканозов прав.

Граф Шеленбург воспринял сообщение о войне как личную трагедию. Вернувшись в Германию, он оказался не у дел, а впоследствии стал одним из заговорщиков, организовавших покушение на Гитлера. Среди них большим влиянием поль¬зовалась группа во главе с полковником графом Клаусом Шенком фон Штауфенбергом и социал-демократом Юлиусом Лебером. В отличие от группы, ориентировавшейся на западных союзников, они планировали после физического устранения Гитлера прек¬ратить войну с антигитлеровской коалицией, вывести с окку¬пированных территорий войска, заключить мир с СССР. Германским министром иностранных дел планировалось назначить Шуленбурга. Но заговор не удался. 10 ноября 1944 года Шуленбург был казнен.

Часть III

О готовящейся войне Германии с СССР советское полити¬ческое руководство предупреждал не только Шуленбург, советские дипломаты, разведчики. Такие сигналы приходили и от руко-влиятелей Англии и США.

Так, по данным архивов, 13 октября 1940 года, 17 февраля 1941 года парламентский секретарь английского МИДа Р. Батлер, министр иностранных дел Иден, члены лейбористского «теневого кабинета» Эттли и Гринвуд говорили советскому послу в Англии Майскому о возможном нападении Германии на СССР. На эти сообщения советский посол неизменно отвечал: он не видит «сейчас никаких оснований для какого-либо серьезного беспо¬койства с нашей стороны».

6 марта 1941 года посол Великобритании С. Криппс в беседе с первым заместителем наркома иностранных дел СССР А. Вышин¬ским заявил о близком нападении Германии на СССР.

3 апреля 1941 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль направил личное письмо Сталину: «Я располагаю достаточными сведениями от надежного агента, что когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т.е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в южную Польшу три из своих пяти танковых дивизии. Как только они узнали о сербской революции (речь, видимо, идет о перевороте в Белграде 27 марта И.Ш.), это передвижение было отменено. Ваше Превос¬ходительство легко поймет значение этих фактов».

Послание Черчилля было передано Сталину только 19 апреля, что значительно обесценило его содержание, так как Гитлер напал на Югославию 6 апреля 1941 года. Все дело было в том, что английский посол длительное время не мог попасть на прием к Молотову — тот не хотел его принимать, в то же время Молотов в этот период очень часто встречался с немецким послом. 1 мая 1941 года И. Майский информирует советское руко¬водство о своей встрече с парламентским секретарем и близким другом Черчилля Б. Брэкеном. Согласно его рассказу, бывший посол США в Брюсселе Кудахи, симпатизировавший Гитлеру, побывал в Берлине и имел продолжительную беседу с фюрером. Тот заявил, что его нынешняя политика в отношении Кремля — лишь маневр военного времени, а что в основном он остается на позиции, развитой им в «Майн кампф». Придет время, и он, Гитлер, осуществит свою программу в отношении СССР так, как она была изложена в этой книге, что будет нетрудно сделать, «германская армия пройдет через Россию, как нож проходит через масло. Вообще, — добавил Гитлер в ходе беседы, — все, что написано в «Майн кампф», осуществится. Надо лишь иметь немного терпения».

3 июня 1941 года Майский пишет, что Иден, сославшись на Черчилля, говорил: «По точным сведениям британского правительства, совершенно несомненна концентрация в последнее время крупных германских сил (армии, механизированные дивизии, авиация и прочее) на советских границах, главным образом в районе Украины». Черчилль считал, что «это прелюдия к атаке против СССР». В ответ Майский, твердо придерживаясь официальной версии, заявил, что он «не верит в нападение Германии на СССР» и что «СССР хорошо подготовлен к любой неожиданности и с любой стороны».

Самое интересное, на наш взгляд, сообщение поступило 13 июня 1941 года. Судите сами: Иден по поручению Черчилля вновь предупреждает Майского об усиленной концентрации германских войск у советских западных границ и информирует о готовности британского правительства оказать помощь СССР в случае нападения Германии. Ответ нашего посла гласил: меры, о которых говорил Иден, «предполагают как свою предпосылку наличие очень дружественных отношений между Англией и Россией, но таких отношений между нами в настоящее время нет». Как говорится, комментарии излишни.

В конце второй декады 1941 года английский посол в СССР Криппс находился в Лондоне, где 18 июня встретился с советским послом Майским. После встречи Майский сообщал в Москву: «Криппс твердо убежден в неизбежности военного столкновения Германии с СССР, и притом не позднее середины июля. По словам Криппса, немцы сконцентрировали на всех советских границах... 147 дивизий». Последнее предупреждение Криппса Майский передал в Москву 21 июня.

Примерно такая же почта шла из США, хотя и в меньшем объеме, чем из Лондона. Объяснить это можно, видимо, тем, что американские дипломаты как в Вашингтоне, так и в Москве, как свидетельствуют архивные документы, еще весной 1940 года говорили своим советским партнерам о наличии у Германии планов нападения на СССР, однако понимания не встретили. Но главное заключалось, по нашему мнению, не в этом. США в силу их геополитического положения военную опасность ощущали не в такой степени, как, скажем, на Британских островах, больше того, в отличие от Англии США не были в состоянии войны ни с одним из государств германо-итало-японского союза. Тем не менее посол США в Москве Л. Штейнгард неоднократно говорил советским руководителям о том, что Америка не заинтересована в том, чтобы Германия доминировала в мире, и что США готовы выступить против нее в союзе с СССР.

Вот некоторые наиболее интересные на наш взгляд предуп¬реждения американской стороны. Так, 1 марта 1941 года, замес¬титель государственного секретаря США С. Уэллес информировал советского посла в США К. Уманского о том, что «по конфи¬денциальным сведениям, имеющимся в распоряжении амери¬канского правительства и в аутентичности которых у амери¬канского правительства нет ни малейшего сомнения, германские военные планы заключаются в том, чтобы после достижения победы над Англией напасть на Советский Союз, причем планы этого нападения разработаны германским командованием во всех деталях...»

Через полтора месяца, 15 апреля 1941 года, посол США в Москве в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР С.А. Лозовским заявил, что «по полученным посольством из Берлина достоверным сведениям положение Германии становится с каждым днем все хуже и хуже, она длительной войны выдержать не может и, чтобы обеспечить себя продовольствием, она готовит нападение на Украину. ...Ходят упорные слухи об усиленной подготовке Германии к молниеносному нападению на СССР. Предполагают, что это будет в мае...» Лозовский поблагодарил американского посла за информацию и заявил, что он не думает, чтобы Германия напала на СССР. «Во всяком случае, — сказал он, — СССР всегда готов и не даст себя захватить врасплох». В беседе с первым заместителем наркома иностранных дел СССР Вышинским посол США 24 мая 1941 года вновь затронул вопрос об угрозе Советскому Союзу со стороны Германии. В част¬ности он сказал о том, что «было бы очень хорошо, если бы против Германии стояли, с одной стороны, США, с другой — СССР.

А вот ответ Вышинского: «Наши отношения с Германией определяются действующим договором о дружбе, и я не вижу никаких оснований для высказывания в этом отношении суждений, подобных тем, которые были высказаны послом. Что же касается его предположения, что СССР, будучи предоставлен сам себе, не мог бы противостоять агрессивным планам Германии или какой-либо другой страны, то я должен подчеркнуть, что СССР достаточно силен и сумеет сам за себя постоять должным образом». Вышинский добавил, что все подобного рода разговоры рассчитаны на слабонервных людей.

Последнее предупреждение посла США прозвучало 5 июня 1941 года в беседе с Лозовским, ответ которого был тради¬ционным: «СССР относится очень спокойно ко всякого рода слухам о нападении на его границы...».

Ответы советских дипломатов кажутся нам сегодня почти несуразными. Дело в том, что они имеют объяснение — позиция Сталина, считавшего все предупреждения провокацией. Об этом свидетельствует «наставление» дипломата Майского Вышинским: «Имейте в виду, что разного рода слухи о вероятном нападении Германии на СССР нами рассматриваются как неправдоподобные. Но во всяком случае имейте также в виду, что СССР готов встретить любую неожиданность, и если против ожидания кто-либо попытается напасть на СССР, он будет встречен достойным образом». Такого рода указания получали не только советские послы, но и командиры Красной Армии. Результат известен.

Часть VI

Трудно назвать войной то, что намеревался учинить Гитлер. Выступая 9 января 1941 года перед руководителями всех видов вооруженных сил, он заявил, что особенностью войны с Советским Союзом является «ее полная противоположность нормальной войне на западе и севере Европы», что в ней предусматриваются «тотальное разрушение», «уничтожение России как государства». По плану «Ост», на первом этапе подлежали «тотальной германизации» территории, где проживало 22 миллиона человек, а в дальнейшем все пространство до Урала с населением 80-100 миллионов. Поскольку речь шла «не о людях в европейском смысле», местные народы, в первую очередь славяне, обрекались на ликвидацию.

В октябре 1941 года Г. Геринг говорил в беседе с министром иностранных дел Италии Чиано: «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдет, ведь некоторые народы необходимо сокращать». Чуть позже Гитлер наставлял своих приближенных: «Наш руководящий принцип должен заключаться в том, что эти народы имеют одно-единственное оправдание для своего существования — быть полезными для нас в экономическом отношении». Не беспощадная логика военной целесообразности и жестокая природа вооруженного противоборства предопределяли степень бесчеловечности. Зло высевалось с хладнокровной методичностью, на основе до деталей расписанных идеологами рейха программ. А для падкой на сенсации публики придумывали легенды о «превентивном ударе», о необходимости в интересах Германии и западной цивилизации «упредить агрессию», якобы готовив¬шуюся Сталиным. Правда, займутся этим не сразу.

Гитлер поручил Гальдеру и Иодлю приступить к разработке плана «восточной кампании» в июле 1940 года. 6 сентября начальник ОКБ издал приказ о тщательной маскировке всех мероприятий, связанных с этим планом. В директиве № 21 записывается: «Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть на СССР не были распознаны».

По новым архивным материалам видно, что с марта 1941 года от «величайшей в истории войны дезинформации», адресованной Советскому Союзу, разработчики перешли к продвижению — предназначенного для немцев и их союзников — тезиса о мерах для обороны от «возможного» советского наступления. Так, в приказе Кейтеля от 3 апреля 1941 года подчеркивалось: «Несмотря на перенос срока (начала операции против СССР — И.Ш.) приготовления и впредь должны маскироваться всеми возможными средствами и преподноситься войскам под видом мер для прикрытия тыла со стороны России».

Сегодняшние «превентивщики» тщатся задним числом выписать Гитлеру и приведшим его к власти силам индульгенцию, изыскать если не извинение, то реабилитирующее объяснение их действиям. Провал аналогичных попыток в прошлом не обескураживает, а готовность некоторых отечественных «экс¬пертов» и их зарубежных помощников типа «Суворова» помочь им в этом занятии прямо-таки вдохновляет. Вдруг удастся? Какие бы перспективы открыло насилие над историей для насилия над будущим! Ведь «большевизм является смертельным врагом национал-социалистического немецкого народа; Германия ведет борьбу против этого разлагающего мировоззрения и его носителей» (эта цитата взята нами из нацистского документа под названием «Руководящие указания к поведению войск в России» от 19 мая 1941 года).

Чтобы отвечать за злодеяния было не перед кем — самый надежный способ изводить истцов. «Каждый, кто бросит хотя бы косой взгляд на немецкого солдата», подлежал расстрелу на месте. Эти и им подобные установки Гитлера превращались в параграфы распоряжений о военной подсудности в зоне «Барбаросса».

В советской, особенно околонаучной, литературе и мемуа¬ристике, а также в подобной литературе постсоветского време¬ни, внимание концентрировалось и отчасти продолжает кон¬центрироваться чаще всего на вероломстве Гитлера и «внезапности нападения». Больше того, разработана и довольно активно внедряется в сознание масс концепция «стратегической, оперативной и тактической внезапности нападения». Против тезиса о вероломстве возразить нечего, вера советского политического руководства была действительно сломана, да и не только руководства страны, но и подавляющего большинства населения. Но при чем тут внезапность? Если она и существовала, то только лишь в воображении Сталина и возможно отчасти в подмятом им общественном сознании. Вот еще некоторые доказательства этого.

18 декабря 1940 года Гитлер утвердил план операции «Барбаросса». Советская разведка доложила, что Германия приступает к непосредственной подготовке войны против СССР одиннадцать дней спустя!

Стало быть, у Сталина не могло возникать недоумений, чего ради нацисты гонят эшелоны с войсками и техникой в Восточную Пруссию, Польшу, Словакию. Россказни Берлина про «Морского льва» (план нападения Германии на Англию — И.Ш.), которого завезли на восток якобы для отвода глаз перед прыжком через Ла-Манш, не должны были усыплять советского лидера. Напротив, он был обязан бить тревогу.

На дату агрессии Генеральный штаб Красной Армии оценивал группировку войск, изготовившихся к нападению, следующим образом: развернута 191 дивизия, из них немецких — 146. Как установлено по трофейным документам, группировка насчитывала 199 дивизий, в том числе 154 немецкие. Заметим при этом, что в последнюю предвоенную разведсводку не попала часть дивизий вермахта, прибывших на границу с СССР 21 июня. Не менее исчерпывающей и точной была также информация о дислокации главных сил, из чего просматривались и направления основных ударов.

Таким образом, внезапность в восприятии Сталина походила на крушение веры в собственную «сверхпроницательность». Советский руководитель долго будет «переживать» тему «коварства» Гитлера. Чего больше было в его заявлении о «внезапности» нападения Германии на СССР — стремления оправдаться перед современниками и потомками за грубый просчет, едва не обернувшийся национальной катастрофой, или заботы извлечь уроки из случившегося во имя будущего? По-моему, сегодня это уже не представляет интереса даже для историков.

Неожиданным для Сталина и отчасти для советского военного руководства оказались не столько стратегический замысел германского командования и его практическое исполнение, как означенная выше нацистская философия «войны без правил». Над общественным мировоззрением, особенно предвоенного периода, довлели догмы. Среди них такая: немецкие солдаты есть обла¬ченные в униформу рабочие и крестьяне. Они не станут убийцами своих братьев по классу. Очень нравилось так думать. В любом случае никто не допускал варварства в тех формах и масштабах, которые затмили все жестокости, когда-либо запечатленные памятью народа. Никому даже во сне не являлась война, в которой смешаются фронт и тыл, сойдутся в смертельном поединке вооруженный завоеватель и держащееся за юбку матери дитя.

За такую идеологическую слепоту приходилось жестоко и дорого расплачиваться: радио не успевало называть города, попадавшие в руки противника; самым неискушенным было ясно, что бравурные песни с щегольским текстом («если завтра война, если завтра в поход...») надо поскорее забыть; в окружение и плен попадали миллионы красноармейцев...

Поначалу это было агрессией Гитлера, а не Германии, войной с нацизмом, а не с немцами. Значительно позднее придет: вы хотели войну на уничтожение — вы ее получите. Впрочем, слава Богу, зеркального отображения нацистской методы тотального уничтожения не получилось. Возобладало — гитлеры приходят и уходят, немецкий народ остается... Уже 22 июня решался вопрос: быть или не быть нашему Отечеству. Многие западные полити-ческие деятели гадали о том, сколько дней, недель, месяцев про¬держится советский народ и страна. Только чехословацкий прези¬дент Э. Бенеш не списывал летом-осенью 1941 года СССР со счетов. Казалось бы, хуже и тяжелее, чем было в 1941 году, и не могло статься. Вроде бы чашу всех мыслимых напастей испил наш народ до дна. Сегодня многие и многие пишут о роли Русского православия в спасении нашего Отечества от порабощения. Автор этих строк — один из светских историков, считающих, что Русская Православная Церковь внесла неоценимый патриотический вклад в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками. Больше того, я склонен полагать, что Небо охранило нас от ряда дополнительных невзгод.

Представим себе, что балканская кампания Гитлера прошла без сучка и задоринки. Ведь Югославия и Греция могли бы пополнить список нацистских трофеев без затяжной вооруженной борьбы, сработай «пятая колонна» в этих странах наподобие про¬фашистских группировок в Венгрии или Румынии. Что тогда? Война против СССР, видимо, стартовала на несколько недель раньше. Их-то Гитлеру осенью позарез недостанет. Вывод напрашивается сам собой: воля православных югославов (в большинстве своем) и греков к сопротивлению захватчику, покусившемуся на их свободу и независимость, оказала неоценимую услугу православному народу нашего Отечества в срыве нацистского блицкрига. Мне могут возразить, что директивой ОКХ от 31 января 1941 года — во изменение первоначального графика «Барбароссы» — день «Б» (готовность к агрессии) переносился с 15 мая на 21 июня. Приведу контрдовод — сошлюсь на директиву Браухича № 644/41 от 7 апреля 1941 года, где речь шла о выделении дополнительных сил для балканской кампании и об отсрочке в контексте операции «Барбаросса» на 4-6 недель до 22 июня.

Зададимся таким вопросом: искал ли Сталин конфликта с Гитлером в 1941 году? Если советские вооруженные силы были в разгаре реорганизации и Сталин ориентировался на то, что Красная Армия придет в боеспособное состояние не раньше 1942 года, как он мог вызывать огонь на себя? Верно нечто совершенно противоположное. Даже 22 июня Сталин не хотел до конца верить, что грянула война.

На пятый-шестой день войны, по многочисленным свиде¬тельствам его соратников, Сталин впал в депрессию и заперся на загородной даче. Когда к нему явились члены партийно-политического руководства напомнить, что враг времени не теряет, Сталин, по свидетельству очевидцев, испугался: ему предста¬вилось, что сейчас последует команда о смещении и аресте. Однако произошло другое: его вознесли на престол абсолютизма.

А вот еще одна ситуация. Как складывалась бы обстановка на фронте, не займись германское командование в июле-августе форсированием событий? Упоение начальными успехами застило глаза. Факты, и прежде непочитаемые, совсем поблекли в соперничестве с разгоравшимися аппетитами. Гитлер подавил осенившее его было сомнение, уложится ли восточный поход в календарные рамки 1941 года, и уступил напору военных авторитетов, звавших штурмовать Москву — там им виделся ключ к победе. Жизнь щедра на нестандартные ситуации. Порой она удивляет своими парадоксами. Судите сами. Немецкие стратеги рассмат¬ривали выход на линию Ленинград — Архангельск — Волга — Кавказ как залог военного разгрома Советского государства. Их британские оппоненты в свою очередь прочерчивали на штабных картах примерно ту же линию в качестве замыкающего звена плана «окружения Германии», имея в виду с этого рубежа начать в будущем теснить агрессора. В этой связи представляет большой интерес документ британского генерального штаба, подго¬товленный к англо-американскому совещанию в конце 1941 года, названный просто: «Доклад». В нем читаем: «Если Германия глубоко завязнет в России, то откроются благоприятные шансы сохранения позиций на Среднем Востоке». Ни больше, ни меньше: СССР не знал, взойдет ли для него наутро солнце, а думы Лондона приковал к себе Персидский залив!

Сегодня можно утверждать наверняка: ни вариант Гитлера (обойти Москву), ни вариант Браухича — Гальдера (бросить все резервы на овладение советской столицей), ни «компромиссный» план Иодля не гарантировали рейху успеха. Однако если оценивать их в проекции противоборства 1942 года, то самым опасным для СССР являлся замысел Гитлера. Если же примерять, с чем сподручнее было справиться зимой 1941 года, то очевидно, к таковым надо причислить «директиву №35» (от 6 сентября 1941 года) и вытекавшую из нее операцию «Тайфун» с упором на захват Москвы.

Стратегическое поражение вермахта под Москвой являлось закономерным финалом авантюрной политики, хотя Гитлер называл нападение на СССР самым трудным и выношенным решением своей жизни. Скажем больше — на заснеженных подмосковных полях нацистская Германия проиграла не сражение, а войну. Именно ту войну, которую она развязала в 1938 — 1939 годах и с которой сопрягала все расчеты на завоевание европейского и мирового господства. Это была важнейшая битва второй мировой войны. После нее разгром агрессоров являлся лишь вопросом времени.

Советскому народу победа 1941 года, одержанная в противоборстве один на один, обошлась более чем в 6 миллионов убитыми, пропавших без вести и плененных противником. Нам пришлось создать, по сути дела, новую армию взамен потерянной, выстроить новую военную индустрию в возмещение оставленной на оккупированной территории, заново пройти в крайне неблагоприятных условиях офицерскую и солдатскую выучку. Советский Союз справился с этой невероятной задачей.

Но вермахт после битвы под Москвой уже не восстановился до качественных параметров, с какими он двинулся на Восток. Молниеносная война, к которой вермахт был склонен и вымуштрован, закончилась. Германии предстояло отныне вести войну, целью которой был уже не триумф силы, а спасение, извините, шкуры. Генерал Йодл на допросе в 1945 году показал, что Гитлер «раньше, чем кто-либо на свете почувствовал и знал — война проиграна».

Верно, в январе-феврале 1942 года Красная Армия в основном исчерпала свои наступательные ресурсы. Но ведь у СССР имелись союзники. И если бы они тогда не довольствовались восторгами по поводу ратных подвигов, то вполне возможно, у блицкрига не было бы столь долгого и мрачного продолжения и десятки миллионов людей остались бы живы.

Следует напомнить, что еще 13 сентября 1941 года Сталин вышел к У. Черчиллю с предложением высадить в СССР «25-30 дивизий». Представьте себе, англичане отправили бы к нам, допустим, половину запрошенного числа солдат и оружия, хотя бы 10 полновесных дивизий. Как бы это повлияло на расклад сил зимой 1942 года — в момент, когда боеспособность вермахта на Восточном фронте упала ниже критической отметки?

Британский премьер, однако, счел советскую инициативу за «абсурд» и «сущую бессмыслицу». Он не откликнулся на нее, так же как до этого не воспринял нашу просьбу вывести из строя главный центр нефтеснабжения Германии — промыслы Плоешти в Румынии, используя аэродромы в Крыму. Англичане и американцы жили своим темпом и на советские заботы взирали отстраненно. Они все прикидывали, как, не превозмогая себя, изнурить противника на чужом поле и заставить его сдаться через год-другой-третий. Настаиваю вслед за советником президента США Рузвельта Гарри Гопкинсом на том, что Европа могла избавиться от кошмара в 1942, самое позднее к лету 1943 года. В Азии война в этом случае тоже не затянулась бы до осени 1945 года. Увы, лик истории изрыт, как оспинами, неиспользованными возможностями.

В 1945 году генерал Иодль сетовал: «Война с Россией — это такая война, которую знаешь, как начать, но не знаешь, чем она кончится». Почти перифраз фразы Гитлера, оброненной между прочим: «Мы открыли дверь, не ведая, что за ней». Народная мудрость гласит: прежде чем что-либо сделать, подумай; подумаешь, может быть, и не сделаешь.

Каких бы высот достигла цивилизация, если бы все политики во все времена действовали именно так! Не забывая, разумеется, про нравственные повеления. Ибо еще Сократ предостерегал: как страшен может быть разум, если он не служит человеку! От себя добавим: и Отечеству. Несколько лет назад появилась в публицистике точка зрения определенного круга авторов о том, что уже началась третья мировая война. Ее признаками называют поражение в «холодной войне», развал СССР, армии, финансовая, продовольственная и экономическая зависимость России от Запада (сегодня добавляют еще и политическую зависимость), продвижение к российским границам НАТО... С этой точкой зрения можно соглашаться или не соглашаться нам, простым людям, но этими предостережениями не имеют права пренебрегать политики, которые не на словах, а на деле пекутся о безопасности страны и ее народа. Потому что именно народ расплачивается своей кровью за просчеты политиков...

Самый светлый день в году 22 июня запечатлелся в сознании поколений как самый скорбный день. Слезы вдов и сирот давно выплаканы. Да и вдов-то остается все меньше и меньше. Может быть, острее, чем в другие дни, именно в этот день дают о себе знать раны ветеранов, которых также, к сожалению, с каждым годом в живых остается все меньше. Однако чем бы ни открывался рассказ об этом дне, концовка неизменно будет схожей — даже врагу не пожелаем пережить подобное, и если наше Отечество выстояло, то потому, что было исполнено решимости не допустить повторения злосчастного 1941 года никогда...