Еще в 1937 году мне, студенту Ленинградского поли¬технического института имени М.И. Калинина, посчастливилось стать учеником научной школы Игоря Васильевича Курчатова, который руководил лабораторией в Физико-техническом инсти¬туте. Под его руководством мы занимались исследованиями ядерных реакций, вызываемых нейтронами, изучением радио¬активности образующихся продуктов. Шли в общем по пути, намеченному известными опытами Ферми.

6 января 1939 года, которое считается началом истории освоения ядерной энергии, мир облетела весть об открытии деления ядер нейтронами, сделанном Ганом и Штрассмано? И.В. Курчатов мгновенно оценил фундаментальность и практическую ценность этого открытия и сконцентрировал усилия своей лаборатории сперва на повторении опытов немецких ученых, а вскоре и на более глубоком исследовании процесса деления. Мы все работали очень увлеченно, темп был необычайно высоким, и буквально за считанные месяцы удается получить много новых и ценных результатов.

Открытие немецких ученых произвело на нас тогда сильнейшее впечатление, поскольку оно давало представление об огромном количестве энергии, высвобождающейся в каждом акте деления ядра урана. Все мы вместе с Курчатовым принялись тогда мечтать и считать, какие запасы урана рассеяны в земной коре, сколько сотен и тысяч Днепрогэсов эта энергия урана заменит, какие богатства она принесет человечеству. Курчатов совершенно не смущался ни фантастичностью, ни сложностью пути, который он выбрал, оптимистично считая, что любая задача, какой бы сложной она не была, будет решена.

В этой новой и захватывающей проблеме освоения энергии ядра одной из первоочередных задач было изучение вероятности деления природных изотопов урана нейтронами разных энергий. Провести эти опыты Курчатов поручил мне вместе с Констан¬тином Петржаком, сотрудником Радиевого института, с которым к тому времени мы уже хорошо сработались. Источники нейтронов тогда были очень слабыми, и единственный путь к решению пос¬тавленной Курчатовым задачи лежал через резкое увеличение чувствительности ионизационной камеры-прибора, который мы использовали для регистрации осколков деления ядер. Нам с Петр-жаком удалось повысить чувствительность камеры в несколько сотен раз по сравнению с тем, что считалось обычным и нормальным. Результат не замедлил сказаться: начав исследование деления ядер нейтронами, мы уже в самых первых опытах обнаружили веские указания на новый редчайший ядерный процесс — спонтанное или самопроизвольное деление ядер урана. Благодаря горячей поддержке и вниманию Курчатова, его активному участию в планировании всевозможных контрольных опытов, вскоре мы однозначно доказали, что результаты наших с Петржаком опытов следует интерпретировать именно так и только так: спонтанное деление ядер урана имеет место. Это было в середине 1940 года. Специалисты хорошо знают, какую роль сыграло спонтанное деление в решение атомной проблемы в военные и первые послевоенные годы и в развитии фундаментальных исследований по ядерной физике в последующие мирные десятилетия.

Но тогда, 1941-м, вероломно начатая война прервала наши исследования. Всем нам казалось, что исход схватки двух огромных сил будет ясен довольно быстро. И поэтому Курчатов не считал возможным дальше тратить усилия на ядерную физику, которая в этот момент казалась ему чем-то слишком далеким от жизни, от войны. Сам он пошел работать к А. П. Александрову, который комплектовал группу по размагничиванию военных судов и защите их от мин. Нам же предложил подумать, где бы мы могли принести наибольшую пользу стране в условиях войны.

Я вступил в народное ополчение, но вскоре меня направили на курсы инженеров по спецоборудованию самолетов в Йошкар-Олу, где в течение четырех месяцев мы изучали авиационную технику. Тогда у нас появились пикирующие бомбардировщики, знаменитые потом «Пе-2». Задача заключалась в том, чтобы освоить автоматику для вывода из пике во время бомбометания. Самолеты обладали высокой скоростью, и пилот часто терял сознание от перегрузок. В таких случаях выводить самолет из пике должна была автоматика. Нас и готовили для того, чтобы эффективно использовать на фронте новую боевую технику.

Из сводок Совинформбюро мы узнавали, что фашисты рвутся к Москве. Я подал рапорт с просьбой, чтобы меня направили на фронт. Мне отказали. Потом после разгрома немцев под Москвой стало ясно, что война будет затяжной. Мысли все больше и больше возвращались к ядерной физике, к тому, чем мы занимались в мирное время. Но теперь на передний план выступила не энергия урана вообще, а возможность достижения взрывного эффекта цепной реакции. В Йошкар-Оле я надоедал начальству просьбами об увольнительных — сидел в читалке Оптического института, дрожал от холода, делая расчеты цепной реакции. В то время мы как физики понимали, что Германия с ее давними традициями в науке вообще и в ядерной физике в частности, обладающая огромным техническим потенциалом и имеющая в своем распоряжении запасы урана, тяжелой воды и талантливых физиков, способна создать атомную бомбу. Это могло бы непоправимым, страшным образом решить исход войны. Постоянно думая об этом, я написал письмо в Физико-технический институт, эвакуированный из Ленинграда в Казань, о том что необходимо безотлагательно возобновить исследования по проблеме урана. В ноябре 41-го оттуда был прислан вызов, командование курсов выдало мне продаттестат на неделю и командировочное предписание, в котором говорилось, что «курсант Флеров командируется в Академию наук для обсуждения предложения курсанта Флерова». В Казани я доложил о своих расчетах на заседании «малого Президиума» Академии с участием А.Ф. Иоффе, П.Л. Капицы и других руководителей физических исследований. Меня выслушали. Сказали, что дело серьезное, но требует очень больших затрат людских и финансовых ресурсов. Продолжение исследований в труднейших условиях войны сочли тогда делом абсолютно невозможным.

Закончив курсы в Йошкар-Оле, я получил направление в одну из разведывательных авиаэскадрилий на Юго-Западном фронте и приступил к службе. После очередной передислокации наша часть оказалась в Воронеже, где осталась неэвакуированной универ¬ситетская библиотека. Просматривая американские физические журналы, которые несмотря на войну туда каким-то чудом попали, я очень хотел найти какие-либо подтверждения нашей работы по спонтанному делению или отклики на нее. Но их не было, как и вообще не было в последних журналах никаких статей по проблеме деления урана, причем не было не только статей ученых Англии и Франции — европейских стран, ввергнутых в мировую войну, но и статей ученых США. Становилось ясно, что публикации работ в этой области прекращены.

Я забил тревогу! Писал в Президиум Академии, в Государственный комитет обороны, наконец — И. В. Сталину.

К середине 1942 года в ГКО уже имелось достаточно сведений о том, что работы по созданию атомной бомбы ведутся как в фашистской Германии, так и в США. В октябре 1942 года Курчатов был вызван в Москву и ему было поручено подготовить развитие работ в этой области в Советском Союзе и возглавить практическое создание ядерного оружия. Тот факт, что разработка научных основ «урановой проблемы» была начата еще в предвоенные годы, во многом предопределил успех в решение этой грандиозной и жизненно важной задачи.